Анатолий ПАРПАРА
ИЗ РОДА РА
Жизнь, к счастью, успокоилась. И даже
Мне нравится. Особенно с утра.
Лежу по-царски на беспечном пляже
И что мне черт? Ведь я из рода Ра.
Мне подают верблюда к изголовью.
И на подносе — водка да икра.
И мне — почет. Во мне немало крови,
Которая текла по жилам Ра.
Все боги мне близки, а может, близки!
И мне прохладно, а вокруг — жара.
Ведь опахалами шуруют одалиски…
А как иначе: я из рода Ра.
О, Господи, как долго был я в рабстве:
То служба, то работа, то семья…
Как долго думал я о государстве!
Но я забыл, что государство — Я.
Я жил в горах, легко и гордо
Владимир Соколов
«Я жил в горах...» —
Раскованно и ново, —
Дыханье не дает перевести.
От бормотанья строчек Соколова
Мне не уйти.
И незачем идти.
Не в подражанье этом суть. А впрочем,
Коль есть чему, то надо подражать.
Влиянья поэтичных, нервных строчек
На ум и сердце нам не избежать.
Учитесь подражать, пока не поздно...
Но у творца — особенная стать!
И чтоб создать сияющие звезды,
Необходимо целый мир создать.
И лишь тогда придет,
Как откровенье,
Доверчива, стремительна, легка,
Смешав понятья века и мгновенья,
«Я жил в горах...» —
Уже твоя строка.
При всех тираниях
Великим поэтам
Живется тревожно.
Когда воспевают
Поэты свободу,
Свободою платят за это.
При всех тираниях
Народ угнетенный
Обожествляет поэтов.
Когда ж торжествует свобода,
То демос лютует безбожно
Свободой свободу поправ.
Когда торжествует свобода
Великих поэтов
Не слышно уже.
Прощание с Кавказом
Туман выползает ужом из ущелья,
Над морем невидимо стелется грусть.
Я — пленник равнины.
И все же ужели
Сюда никогда, никогда не вернусь?
Как горные воды летели недели,
На камнях крутых не оставив следа.
Мы не были счастливы,
Но неужели
Не вспомнит она никогда, никогда!
На дальний этаж, залетев, свиристели
Поют о победе веселого дня.
Старинное, нервное слово «ужели»
Которые сутки печалит меня!
И память мою постоянно тревожит
И не покидает, как тягостный груз...
Я создал так мало,
И все же, и все же
Ужель над сердцами строкой не прольюсь?
Старик и сад
Зачем старик выхаживает сад?
Нет у него детей и нет внучат.
И смерчами невиданной войны
Все близкие навеки сметены.
И страшно посмотреть ему назад...
Зачем старик выхаживает сад?
Прошли года и на клочке земли
Деревья благодарно расцвели.
Прошли года, и стал стекаться люд.
Цветеньем жизни увенчался труд.
И крики детворы в саду звенят,
И полон птиц и благовоний сад.
Но в недрах зла опять клубилась мгла.
И, вырвавшись, страну заволокла.
И вихрь промчал, и вырвал с корнем сад.
И — нет людей... Лишь пепелища чад.
И, как тавро проклятия, луна
На серый небосвод вознесена.
Но неожиданно, как луч, возник
С лопатою, седой, как лунь, старик.
Все осмотрел, и, не жалея сил,
Он ямы заровнял, бурьяны срыл,
Деревья насадил за рядом ряд...
Зачем старик выхаживает сад?
Не всуе ли вопрос? И мне ль не знать:
Войне — сжигать, а старику — сажать!
Два антипода вечных: смерть и жизнь.
Каков ты сам — той стороны держись.
Но старость впереди. Я жду внучат.
И мне пора выхаживать мой сад.
Да, есть одна на мне вина,
О коей знаешь Ты.
Она — дрожащая струна
Раздумий темноты.
Она — кошмар, она — удар,
Она тот самый вскрик,
Который Провиденьем дан,
Чтоб заморозить миг.
Спасибо малой той вине,
Она в искусах дня
Висит, как оберег, на мне,
От больших бед храня.
Я жил во времена безверия,
Когда в приливе дерзких сил,
Презрев народное доверие
На трон Мамона восходил.
И так преподносили главные
Льстецы
Неведомое зло,
Что даже ангелы державные
К Мамоне льнули под крыло.
И мы забыли зовы рая,
Спасая призрачную плоть…
А с высоты нам сострадая,
Смотрел и верил в нас Господь.
БЕССОНИЦА
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу…
Михаил Лермонтов
В ночи, воспетой русским офицером,
Давно уж нет покойной тишины…
Летят ракеты — внучки Люцифера,
Предвестницы безжалостной войны.
И вспарывают небо, как кинжалы,
Сверхзвуковые лезвия беды…
Шторма, землетрясения, провалы,
Цунами и кислотные дожди…
Естественно: земля не рай небесный
И человечество — не ангелы в раю.
Но безнаказанно терзают душу бесы,
И в брате брата я не узнаю.
Неужто наши мерзки прегрешенья,
И на мученья мы осуждены,
И даже нет надежды искупленья
Своей, чужой и прадедов вины?..
Всю ночь не сплю. Гашу в душе тревогу
И призываю Божью Благодать.
Я так хочу внимать безгласно Богу,
Как только могут ангелы внимать!
То ли явь, то ли сон, но кромешная мгла:
Надо мною кружило исчадие зла.
Ни просвета вокруг. Истощен и ослаб,
Я лежал без движенья, как пойманный раб.
И проникла в меня безнадежность-змея.
И немилой была мне родная земля...
Как нашла эту форточку, чтобы влететь?
Неужели открытой оставила смерть?
Как нашла в этой мгле еле бьющую боль,
Как проникла в меня животворно Любовь!
Только чувствовал я нарастание сил —
Видно, ангел у Бога меня отмолил.
И живу я в заботах до Судного дня,
Ибо ангел Любви охраняет меня.
Легкий стук-перестук электрички,
Твердый рокот тяжелых машин
И рассветное пение птички
Под окном из кустистых куртин.
Бормотание пенсионера
И настойчивый зов малыша —
Это утро мое. Это вера.
Этой жизни внимает душа.
Позже нагло ворвутся известья
О пожарах, реформах, войне,
И погаснет рассветная песня,
Бормотанье растает во мне.
Позже быт, суета и работа —
То, чем занял себя человек —
Все сознанье займет, озаботит,
Закатает, казалось, навек.
Наша жизнь, милый мой, не повинность,
Вот и думай свой промысл верша…
Для чего-то душа появилась?
Но об этом не скажет душа.
Так прими перестук электрички,
Твердый рокот тяжелых машин
И прислушайся к пению птички
Из рассветных кустистых куртин!
Памяти Владимира Соколова
Сорок лет нашей дружбы промчались —
Были в них лучезарные дни!
На любви эти дни настоялись,
Настоялись на правде они.
В табуне этих дней незабвенных
Столько солнечных было коней —
До сих пор, словно гимн, вдохновенны,
Обаятельней жарких речей…
Соколовская песнь об Отчизне,
Словно радость, светла, и нежна.
Он не думал о славе при жизни,
А при Боге она не нужна.
Непримиримый, я иду навстречу,
Желаньем неосознанным горю.
Я с миром этим не противоречу,
И мир, еще не познанный, люблю.
С недавних пор иные слышу речи,
Дотоле мной не виданное зрю.
Глубинным переменам не перечу
И новым мыслям я благоволю.
И все-таки слагать стихи — прекрасно!
Душа в тот миг стремится к полноте.
Пусть сочиняются стихи пристрастно,
Но все же ясно — это путь к мечте.
Пусть кажется, что мир волной в накате
Готов накрыть вас плотно… А меж тем —
Рисуйте, сочиняйте и слагайте:
Творенье — идеальный путь к мечте.
Анатолий Парпара — советский и российский поэт, драматург, общественный деятель. Родился в 1940 году. Профессор Московского государственного университета культуры и искусств (МГУКИ), председатель фонда имени М. Ю. Лермонтова, создатель (1996) и редактор «Исторической газеты». Заслуженный работник культуры РСФСР (1982), лауреат ордена Дружбы народов (1986), обладатель Государственной премии РСФСР имени М. Горького (1989).
Анатолий Парпара И ВОЛЬНЫЕ СТИХИ ПОДСУДНЫ СЕРДЦУ
Вот малый пруд. Чтоб жизнь его постичь,
Я притаился на большом стволе
Березы, рухнувшей недавно,
Среди ее еще живой листвы...
А гладь пруда, в которой отражались -
В коричневом - белесые просторы,
Заколебалась от жучков и мошек,
От падающих с тополя сережек.
И вновь защелкал ранний соловей,
Синички запиликали. А в поле
От луга ввысь по яростной спирали,
Как штопор, ввинчивался жаворонок.
А молодую зелень белостволья
От нежных крон до изумруд-травы
Облило теплым золотом светило,
Как будто озарило нас улыбкой.
Чудес немало я успел увидеть:
Как ежик прибежал к воде напиться,
Как поднимался воздуха хлебнуть
Мудрец-тритон из глубины пруда.
Я стал природой. Тихой, неприметной,
Как ствол березы в стороны торчащий.
Как на ромашку желтую садился.
И по моим коленям - я нарушил
Привычную для муравья дорогу -
Опять неторопливо заскользили
Трудолюбивцы чередою.
Вот малый пруд. Я не сумел постичь
Его размеренной и любопытной жизни.
Но к ней сумел немного приглядеться
И на увиденное сердцем поумнеть.
ПАМЯТЬ ВОЙНЫ
Михаилу Алексееву
Быть может, ради озорства
Иль от избытка сил своих
Парнишка топором отцовским
Ствол груши старой подкосил.
И встал в невольном удивленье,
Когда отец, отняв топор,
Рассек грудь дерева, волнуясь,
И что-то ржавое извлек.
И было невдомек парнишке,
Зачем он, от слезы слепой,
То долго взвешивал осколок,
То примерял к своей груди.
ДЕНЬ ПОБЕДЫ В ДЕРЕВНЕ
В деревне День Победы совпадает
С работами весенними на поле,
И потому дядь-Ваня в пять утра
Могучее семейство поднимает.
Еще кулик кричит за дальним прудом,
Но жаворонок в темно-синем небе,
Захлебываясь песней от восторга,
Как истинный поэт, природу славит.
Под эту песню ладные мужчины
Работают ритмично и добротно.
Под эту песню женщины готовят
Все, что украсит доброе застолье.
Потом вода холодная остудит
Разгоряченное работой тело,
Потом семейство дружное окружит
Под сень листвы укрытые столы.
И дядя Ваня встанет. И осмотрит
Братьев, детей и внуков,
Улыбнется,
Поднимет свой бокал и погрустнеет,
Прогонит грусть
И выпьет за Победу.
А внуки ненароком задевают
Его пиджак на стуле. И медали
Так хорошо звенят...
А день к закату
Стремит свой шаг.
И веет тишиной.
ДВА ПОЭТА
Два поэта дружили в какое-то время.
Первый был гением сцены,
Эпатировал публику
И презирал толпу,
Что, впрочем, ей нравилось очень.
Второй был застенчив на сцене
И незаметен в блестящем кругу.
Но глаза его разума щедро вбирали
И светлое дело, и мудрое слово,
А рука не ленилась записывать все.
Первый умер под всхлипы поклонниц,
И память о нем умерла вместе с ними.
Второй же ушел незаметно из жизни.
Но по записям верным и ныне
Мы читаем о времени том.
И живет оно в нашем сознанье.
Друзей и родственников
чаще все же смерть,
чем радость жизни,
вместе собирает….
Памяти Сомдатта, индийского поэта,
создавшего поэму о расстреле
фашистами югославских детей
Высоко-высоко в горах
Среди мужественного народа,
Ценящего свободу более жизни,
А дружество более свободы,
В клубах щедрого фимиама,
В которых я, недостойный, витал
Вместо героев моего народа,
Так и не вспомнил о тебе, друг мой!
Прости меня, друг мой, прости!
Но я не забыл все же голубя вести,
Который окликнул меня на пороге
Эдема. И возвратил к этой жизни.
Спасибо тебе, мой друг!
Прости меня, друг мой, прости!
Но я прочитаю славянам поэму, -
Которую ты сквозь рыданья писал, -
О гибели юных детей Крагуеваца,
И, может быть, белый вестник
К тебе прилетит в Эдем.
Черногория, 1989
Он недавно вернулся
С краткой беседы
С ангелами.
И теперь смотрит на мир
Кроткой улыбкой мужчины,
Наблюдающего
За шалостями сына.
Меня окликнули…
Я вздрогнул.
Открыл глаза:
В лучах рассвета
Качалась комната-челнок.
Я плыл в неведомом воздушном океане.
И не было души, которой нужен…
Зачем меня окликнули?
Узнаю ль?
И почему замолкли?
Издалека ль тот оклик долетел?
Меня окликнули.
Я так хотел помочь!
Лучилось солнце, наливались травы,
Цветы благоухали, и прекрасной
Казалась людям
Жизнь под небесами…
Но маленькие крабы умирали
На берегу Констанцы светоносной.
Румыния, 1987
Печалюсь об участи
Жизнерадостных книг,
Обреченных на пыльную смерть.
Но страстно мечтающих
О трепетных ласках руки.
Сербия, 1989
ПАРАДОКС
В городке, который был разрушен
За нежелание поступиться
Своей свободой,
Раздается марширующая речь.
И ровесники горя народа,
Отстоявшего мир,
Весело обслуживают
Новых разрушителей.
ПОДРАЖАНИЕ ТАКУБОКУ
Вы - женщина.
И когда вы расцветаете,
Словно майский бутон,
Все сравнения мои
Неожиданно вянут.
ЦЕЙЛОНСКИЙ ВЕРЛИБР
В комнату, в которой поэты
Говорили о современной поэзии,
Вбегали ящерицы и собаки,
И радовались, не задевая
Безжизненной ткани этого разговора.
Коломбо, 1990
ОТЕЦ И СЫН
Мужчина неожиданно услышал,
Как сын его заказывал кукушке,
Известной бескорыстием вещунье,
Срок указать, какой определила
Неверная судьба его отцу.
А надо знать: последние два года,
Измученный жестокою болезнью,
Усиленной неправедным леченьем,
Он испытал страдания сверх меры,
Но не ожесточился дух его.
И мальчик замер, слыша, как вещунья
Три раза прокукукнула и смолкла.
Еще! Еще! - он сердцем умолял.
И птица неохотно уступала,
И долго длился этот поединок…
Когда же счет перевалил за тридцать,
Не смог сдержать мужчина свои слезы,
И пролились они, как сок березы,
На молодой апрельский, жесткий мох.
Вспыльчивый, вспыхивающий по ночам,
Гасишь ревниво мой тлеющий сон.
Я принимаю все терпеливо,
Я понимаю причуды твои.
Жемчуг покоя в оправе войны,
Нежное слово средь грубости мира,
Жаждешь вниманья, как юный поэт…
О, что ты делаешь в эту минуту,
Мой мальчик!
Македония, 1993
ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА БУРИЧА
Еще вчера наш спор важнее правды был.
Но горизонт вспороли молнии кроваво,
И вечность заглянула нам в глаза.
Потом его отозвала в сторонку.
А я остался знаки рассмотреть,
Которые рассыпаны по кромке
Усталых гор - свидетелей немых…
Ладонь арбуза трагически алела на столе.
СМОКОВНИЦА
Беспокойная долгая жизнь -
Светло-радостной стройной смоковницы,
Украшающей небо цветеньем своим,
Освежающей землю свою лепестками, -
Бесполезная долгая жизнь
Бесплодной смоковницы.
Анатолий Парпара
Первый перевал
Слово о поэте
На 2-м Московском совещании молодых писателей обсуждалась рукопись стихов московского поэта Анатолия Парпары «Первый перевал».
Творчество этого поэта привлекло наше внимание своей тематической определенностью, немногословием, человеческой сутью.
Анатолий Парпара принадлежит к тому кругу поэтов, кто не спешит с публикацией своих произведений и тем паче с выпуском в свет своих поэтических книг. Он работает медленно, в то же время целеустремленно. У него все ярче, все конкретней вырисовывается своя облюбованная область поэтического: это судьба, становление, формирование характера молодого современника, парня, выросшего в городе, в рабочей среде и черпающего свои темы здесь, среди людей индустриального труда. Он пишет о службе морской и о работе в забое, о любви к Родине и о любви к женщине. Он ищет впечатляющих строк о дружбе и творчестве. Требовательность к себе, формирование высокого поэтического вкуса, поиск новых тем и средств их выразительного воплощения, пристальное внимание к ярким приметам нашей социалистической сегодняшности и подлинная беспощадность ко всякого рода легким успехам - вот та основа, где Анатолий Парпара достигает своих удач и где ждут его грядущие творческие удачи. Он находится на правильном пути. А эту правильность ему предстоит подтверждать каждой воистину выстраданной строкой.
Сергей Смирнов
Первый перевал
Рассвет разбрызгивает краски,
трамвай разбрасывает звень.
И метростроевская каска
на мне надета набекрень.
Я улыбаюсь.
Все на свете
значенья для меня полно:
и эта звень,
и этот ветер,
и то раскрытое окно.
И три часа на сон -
не тяжко!
А не удастся -
и без сна!
И сквозь гражданскую рубашку
тельняшка флотская видна.
И труд заочника -
мне в радость.
И труд шахтера -
по плечу.
И если «надо» -
значит «надо»,
и можно пренебречь «хочу».
Но я не запираюсь дома,
когда в стекло мое в ночи
морзянку -
это мне знакомо! -
девичий пальчик отстучит.
Веселый парень!
Все дается
так удивительно легко.
И дни журчат,
как будто льется
березовое молоко.
Проходчики
Доверчивый и открытый,
опять возвращается взгляд
туда, где, как глыбы гранита,
проходчики молча стоят.
Казалось бы, что здесь такого!
На улицах синей Москвы
в преддверии часа ночного
их часто встречали и вы.
Я знаю,
что в век этот громкий
стремящимся всюду поспеть
нет повода для остановки
и времени,
чтоб посмотреть.
И все же прошу,
посмотрите:
под сенью ночных колоннад,
как вырубленные из гранита
проходчики молча стоят.
Их видом я мог восхититься,
но аханье сердцу претит.
Мне нравится то,
что их лица
пытливая мысль бороздит.
О чем эта мысль:
о заданье?
О метрах ночного пути?
А, может, она в мирозданье
быстрее ракеты летит.
Не знаю…
Но их наблюдая,
и, как бы причастный к судьбе,
тревожиться я начинаю
о времени и о себе.
Все в жизни обыденней, проще.
Прошел перекур.
И они
ушли под вокзальную площадь,
и вслед замигали огни.
И станет в работе им легче,
и четче проходка пойдет,
и тюбинг ребристые плечи
подставит под тяжесть пород…
Но силою воображенья
опять возвращается взгляд
в то редкостное мгновенье,
когда они молча стоят.
Баллада о гуде
Я помню восторг тот мальчиший
и радость смоленской земли,
когда из-за сломанных вишен
«Т-34» вошли.
Задолго до их появленья,
врагов повергая в дрожь,
гуденье,
гуденье,
гуденье
над лесом,
над полем неслось.
Но если изменников подлых
карающий гуд убивал,
то он же расстрелянных в поле
в бессмертие поднимал.
И в памяти -
книге закрытой -
мне с красной строки этот гуд…
Я слышу - идут с кимберлитом,
«БелАЗы» неспешно идут.
И в мерном гигантов гуденье
суровая та красота,
и то же во мне восхищенье,
и радость высокая та.
С карьера - до цеха -
по кругу
машины упруго идут.
И нет мелодичней для слуха,
чем этот рабочий их гуд.
Так пусть чередою «БелАЗы»
плывут в бесконечности дней,
и будут в России алмазы
для счастья Отчизны моей.
И вот почему -
в завершенье!
и утром,
и днем,
и в ночи
гуденье,
гуденье,
гуденье
мне музыкой нежной звучит.
Мое поколение
Мы живем,
не боги,
не атланты,
под крылом отцовским
не согреты,
в двадцать лет -
матросы и солдаты,
в двадцать пять -
вечерники-студенты.
Нас растили няньки:
бабья жалость
да за будущее
вдовий страх.
Отсветы июньского пожара
полыхают
до сих пор в глазах.
Выросшие в годы голодовок
на макухе
и на лебеде,
не стремимся
жить на всем готовом,
не привыкли
кланяться беде.
В нас жива,
до времени глубоко,
памятью и деда и отца,
революционная жестокость
к разного калибра подлецам.
Не забыты!
Бытом не забиты!
Это мы,
сыны своей земли,
на околоземные орбиты
умные выводим корабли.
Ничего о прошлом не забыли.
Но делами в будущем живем.
Никогда
в труде не подводили,
никогда
в бою не подведем.
Будьте же спокойны,
комиссары!
Ваше сердце -
в молодой груди.
Родину свою
в знаменах алых
сыновьям своим передадим.
Всю ночь вовсю трудились «МАЗы»,
в опоры бил
бетонный вал,
и мастер -
черт зеленоглазый -
перекурить нам не давал.
Вибратор громыхал сурово,
немела цепкая рука,
но он десятибалльным словом
нас за медлительность ругал.
И, понимая неприличность,
но зная о его судьбе,
двадцатилетнюю привычку
ему прощали,
как себе.
В шестом часу затихли страсти:
лотком застыл бетонный вал,
и черт зеленоглазый -
мастер -
нас трижды всех расцеловал.
Баллада о шофере
Александру Зернову, шоферу
3-го таксопарка г. Москвы
Мне повезло:
шофер был разговорчив.
Лицо,
как говорится,
без примет.
Ему не раз заглядывала в очи,
но отступала
фронтовая смерть.
Женат.
Есть сын.
Зовется Николаем.
«В отца призваньем -
тоже за рулем.
Мы из Москвы.
Крестьянам помогаем,
ведь как-никак
в одной стране живем!»
И это так прекрасно прозвучало:
«В одной стране»,
читай
«в одной семье»,
что я подумал:
вот оно начало
любви неугасающей к земле!
Ведь о таких:
«Покой им только снится!»
Но им не спится
до тех пор, пока
веселым озерком шумит пшеница
в брезентом крытых
их грузовиках.
Мне повезло:
шофер был разговорчив,
хотя давно не видел тихих снов.
- Фамилию скажи! -
Сверкнули очи:
- Фамилия сезонная -
Зернов!
Принципиально и то, что поэзию предваряет оценка гражданской позиции Парпары, сделанная известным поэтом Владимиром Костровым: «Ты вёл себя так, как полагается русскому писателю». А цикл драматических произведений — небольшое эссе прозаика-историка Владислава Бахревского, названное «Явление редкое, а потому и замечательное».
Поэт-мудрец Владимир Костров обосновал свою высокую оценку не простой констатацией достойного уважения поведения Парпары в суровые переломные годы на фоне издевательства над народом, а обратился за поддержкой к истоку подтверждения доброты народа — русскому языку.
Словно следуя за Достоевским («слово в самом деле плоть бысть») и за русским философом Розановым, который делил слова на «рождённые» и на «знаемые», Владимир Костров в своём предисловии относит слово «добро» к числу родных русскому народу, вызывающих готовность на самоотречение ради него. Добротой по отношению к России, к народу её, пронизанной чувством родины, наполнена поэзия Анатолия Парпары. Не напрасно лирический герой его стихотворения «Старик и сад», оставшись в одиночестве из-за войн и невзгод, терпеливо высаживает деревья. И те «благодарно расцветают», привлекая людей, активизируя продолжение жизни.
Труд во имя «цветенья жизни» на родной земле в любых обстоятельствах — таков образный ответ поэта на вопрос «Зачем старик выхаживает сад?».
В гражданской поэзии, в драмах «Потрясение», «Противоборство», «Поражение» Анатолия Парпары читатель найдёт ответы на глубинные психологические вопросы, связанные с ответственностью за родную землю и народ.
По мнению автора, в русском человеке эта немалая ответственность заложена генетически, и посему вызывает в нём нравственное отторжение необъяснимая агрессивность некоторых изменников, «воров», как называли предателей в Смутное время.
Народ на гибель обрекая,
Сулят в бессмертие пути.
Ну, а народу не до рая —
В преддверье ада б не войти, —
так неслучайно писал поэт в 1988 году, предчувствуя тёмные «лихие девяностые», жестокие времена физических и нравственных страданий, отталкиваясь в своём творчестве от событий почти двухсотлетней давности.
В первой своей исторической драме «Противоборство» (время действия —1480 год), Парпара создал колоритный художественный образ Москвы раннего периода, зримо воспроизвёл в сознании читателя картину превращения удельного города в главенствующий, объединяющий русские земли. Главный герой Иван Великий, объединив земли русские вокруг Москвы, поверил в силу «сердцем терпеливого» русского «молодого народа», в его готовность встать против поработителей:
Уже два ста и полста лет над нами
Довлеет иго тяжкое, как снег
Для молодых побегов.
Но запомни:
Народ великоросский, как трава,
Что притаилась под глубоким снегом,
И силы собирает для рывка.
Автор живо и талантливо рассказывает читателю как мнение благородного и умного князя совпало с желанием народа полностью освободиться от двухсотлетней зависимости. Узнав о движении войск хана Ахмата и 70 подвластных ему орд на Москву, народ формирует ополчение, которое поможет в долгом бою княжеским дружинам достичь победы над врагом.
Поэтическая драма Парпары «Потрясение» — образное, художественное исследование одного из самых трагических периодов России и столицы её Москвы — Смутного времени.
В начале XVII века шедшая сверху и снизу Смута означала угрозу распада и гибели России как единого и независимого государства. Неправовое устройство содержало элементы беззакония и произвола. Поэт устами организатора народного сопротивления Кузьмы Минина высказал неприкрытую, обличительную правду о Смутном времени:
Великое смятенье на Руси…
Двенадцать лет нет доброго покоя.
От царствия Бориса посейчас
В правительстве — разлад,
В народе — смута,
И пустота великая по землям,
Да слёзы вдов,
Да горький детский плач…
Анатолий Парпара точно очерчивает рамки времени действия драмы — с 6 октября 1610 года по 27 октября 1612 года, что является одним из убедительных доказательств глубокого проникновения автора в исторические материалы.
Мы знаем, что поэт в течение двенадцати лет издавал самостоятельно уникальную «Историческую газету». Посмотрите, как естественно автор даёт впечатляющую характеристику князю и воеводе Дмитрию Пожарскому устами крестьянина, дед которого был ещё среди ратоборцев Ивана III. Старик советует Минину обратиться именно к проявившему себя мужественным воином князю, потому, что тот «в рати искусен зело» и «в измене не был замешан».
В драме немало сцен, раскрывающих талант Пожарского — неординарного военачальника, ставшего верным и мудрым другом Минина. Он умно и хитро убеждает купцов, приведённых Мининым, что для рати, которая пойдёт спасать Москву, нужны деньги. А чтобы поощрить наиболее щедрых купцов, воевода предлагает ввести их в «Совет всея Земли». Прозорливость мудрого стратега, дипломатические способности использует князь на благо родины и народа. Он добивается в своём войске единения в мыслях и в устремлениях, считая: «Наше ополченье должно быть едино, как струна». Подобно великому князю Ивану III, первому государю Руси, воевода не злопамятен и добросердечен.
Воспет в драме и подвиг народного спасителя Кузьмы Минина. Именно о таких героях писал русский философ Борис Вышеславцев: «Духовная личность есть свет сознания и мощи свободы». И неслучайно Кузьма Минин за руководство к действию берёт слова святого Сергия Радонежского, образ которого является ему во сне.
Немало красноречия и силы духа потребовалось старосте Минину, чтобы разбудить людей, вдохновляя их собственным примером щедрого пожертвования на рать для освобождения столицы и сохранения Отечества.
В драме выразительны и женские образы, при этом русских женщин, преданных помощниц мужьям-ратникам, поэт представляет, как бы следуя советам Николая Карамзина для будущих историков — изображать их лица «живыми красками любви к женскому полу и Отечеству».
Героиня драмы Наталья Гусакова сражается вместе с мужем в отряде ополченцев. Татьяна Минина помогает мужу собирать средства, вдохновляет собственным примером — снимает и отдаёт свои украшения. Больше того, понимая значимость жизни воеводы Пожарского, Татьяна смело спасает его от ножа предателя, но погибает сама.
Обращаясь к историческим личностям московских бояр, автор пытается осмыслить нравственную несостоятельность тех из них, кто не пожелал опереться на свой народ, пошёл на сговор с иноземцами. Смута проявила у них скрытые негативные качества человеческой души, позволившие забыть ради власти и корысти благочестие, долг перед матерью Родиной.
Русский народ является движущей силой сюжета и в третьей драме Парпары «Поражение» — о горечи неудач и радости побед в войне 1812 года. И здесь портрет народа многолик: герои обладают добрым юмором, терпением сверх меры, их главная забота — освободить родную землю от захватчиков. Автор не раз подчёркивает доброжелательность русских людей как естественную черту.
Доброта как одно из первичных свойств русского народа поддерживалась всегда и углублялась исканием абсолютного добра, о чём писал философ Николай Лосский в работе «Русский характер»:
«Доброта русского народа во всех слоях его выказывается, между прочим, в отсутствии злопамятности».
Здесь не лишне вспомнить и наполненные верой в светлое будущее и в особое предназначение нашей страны строчки из замечательного стихотворения Анатолия Парпары «Раздумье о Родине»:
И памятуя боли лихолетья,
Не помнишь ты, сердечная, о зле…
Россия, Русь, цвети тысячелетья
И радуй всех живущих на земле!
В конце сборника «На перетоке двух тысячелетий» на внешней стороне обложки помещён краткий очерк активной общественной деятельности и творческого пути Анатолия Парпары, из которого мы узнаём о завершении новой его книги прозы «Державные строители России», где отражена подвижническая деятельность Александра Невского, Ивана Калиты, игумена Русской земли Сергия Радонежского и многих других замечательных людей нашего Отечества.
Весь полувековой путь творческого осмысления необыкновенной жизни нашего Отечества поэтом и прозаиком Анатолием Парпарой пронизывала главная мысль — понять судьбу своего народа. И потому он обращается к духовным истокам: родному языку и родной истории.
Мне представляется, что как творец, «сеятель знанья на ниву народную» и общественный деятель (вспомним его любовь к русской классике по его статьям в печати, создание музея М.Ю. Лермонтова в Железноводске…) Анатолий Парпара достоин внимательного интереса умного читателя за том его избранного: «На перетоке двух тысячелетий».
Альбина ЖУЛЁВА,
литературовед
Анатолий Парпара
Первый перевал
Слово о поэте
На 2-м Московском совещании молодых писателей обсуждалась рукопись стихов московского поэта Анатолия Парпары «Первый перевал».
Творчество этого поэта привлекло наше внимание своей тематической определенностью, немногословием, человеческой сутью.
Анатолий Парпара принадлежит к тому кругу поэтов, кто не спешит с публикацией своих произведений и тем паче с выпуском в свет своих поэтических книг. Он работает медленно, в то же время целеустремленно. У него все ярче, все конкретней вырисовывается своя облюбованная область поэтического: это судьба, становление, формирование характера молодого современника, парня, выросшего в городе, в рабочей среде и черпающего свои темы здесь, среди людей индустриального труда. Он пишет о службе морской и о работе в забое, о любви к Родине и о любви к женщине. Он ищет впечатляющих строк о дружбе и творчестве. Требовательность к себе, формирование высокого поэтического вкуса, поиск новых тем и средств их выразительного воплощения, пристальное внимание к ярким приметам нашей социалистической сегодняшности и подлинная беспощадность ко всякого рода легким успехам - вот та основа, где Анатолий Парпара достигает своих удач и где ждут его грядущие творческие удачи. Он находится на правильном пути. А эту правильность ему предстоит подтверждать каждой воистину выстраданной строкой.
Но я не запираюсь дома, когда в стекло мое в ночи морзянку - это мне знакомо! - девичий пальчик отстучит. Веселый парень! Все дается так удивительно легко. И дни журчат, как будто льется березовое молоко.Проходчики
Доверчивый и открытый, опять возвращается взгляд туда, где, как глыбы гранита, проходчики молча стоят. Казалось бы, что здесь такого! На улицах синей Москвы в преддверии часа ночного их часто встречали и вы. Я знаю, что в век этот громкий стремящимся всюду поспеть нет повода для остановки и времени, чтоб посмотреть. И все же прошу, посмотрите: под сенью ночных колоннад, как вырубленные из гранита проходчики молча стоят. Их видом я мог восхититься, но аханье сердцу претит. Мне нравится то, что их лица пытливая мысль бороздит. О чем эта мысль: о заданье? О метрах ночного пути? А, может, она в мирозданье быстрее ракеты летит. Не знаю… Но их наблюдая, и, как бы причастный к судьбе, тревожиться я начинаю о времени и о себе. Все в жизни обыденней, проще. Прошел перекур. И они ушли под вокзальную площадь, и вслед замигали огни. И станет в работе им легче, и четче проходка пойдет, и тюбинг ребристые плечи подставит под тяжесть пород… Но силою воображенья опять возвращается взгляд в то редкостное мгновенье, когда они молча стоят.
Баллада о гуде
Я помню восторг тот мальчиший и радость смоленской земли, когда из-за сломанных вишен «Т-34» вошли. Задолго до их появленья, врагов повергая в дрожь, гуденье, гуденье, гуденье над лесом, над полем неслось. Но если изменников подлых карающий гуд убивал, то он же расстрелянных в поле в бессмертие поднимал. И в памяти - книге закрытой - мне с красной строки этот гуд… Я слышу - идут с кимберлитом, «БелАЗы» неспешно идут. И в мерном гигантов гуденье суровая та красота, и то же во мне восхищенье, и радость высокая та. С карьера - до цеха - по кругу машины упруго идут. И нет мелодичней для слуха, чем этот рабочий их гуд. Так пусть чередою «БелАЗы» плывут в бесконечности дней, и будут в России алмазы для счастья Отчизны моей. И вот почему - в завершенье! и утром, и днем, и в ночи гуденье, гуденье, гуденье мне музыкой нежной звучит.
